Хотя Дуня Смирнова, автор сценария, где-то говорила, что это легкий фильм про молодежь с молодежными же текстами и темами - так, как она их (эти темы и тексты) себе представляет. Но -не парадокс ли- у меня создалось ощущение, что несмотря на всю плоскостную заявленность тематики, так легковесно выговоренную Смирновой, Учитель пытался создать нечто большее.
И Учителю - в принципе - и Питер был не нужен и бюст и лошади. Ничего, впрочем. Как будто он хотел сказать что-то без всяких этих «выразительных средств», но – поскольку кино - пришлось - и актеров - и Питер -и диалоги - и цыган.
Я так подумала, что Учитель хотел про нас сказать. Про тех, кто живет сейчас. В нами же выдуманных мирах, не имеющих ничего общего с действительностью. В этом смысле главная героиня – «она же ребенок еще, придумает себе и верит во все это» - это и есть мы. Придумываем, верим, влюбляемся в придуманное, режем себе вены при случае, если что-то ломается в придуманном, потом возвращаемся к жизни, вглядываемся в нее, закрываем руками глаза – и снова начинаем смотреть сны - и пить успокоительное - и придумывать новое.
Герой Гришковца с Тибетом – ни к чему не ведущая попытка вернуть к действительности. Хотя это изначально обречено на провал. Какой Тибет.
Мальчики – старания Учителя показать нам объекты фантазий. Не самые плохие, стоит признать. Не то, чтобы мальчики были очень хороши, просто желания девочки видеть их такими – это наши желания видеть мир таким. Без полутонов. С картинкой вприпрыжку перед глазами. Вовсе даже не цветную. Серо-сумеречного Петербурга. Прекрасного в этой своей серо- сумеречности, потому что только она и может быть связующим звеном между действительностью и фантазией. Потому что в нее мы просыпаемся и из нее фантазируем. А больше ничего и нет. Все это летне-розовое и салатовое – чьи-то чужие выдумки, которые не имеют ровным счетом никакого отношения к тебе. К миру. К жизни.
Поэтому Учитель одел главную героиню в черное сверху в обтяжку- потому что больше не скажешь. Поэтому оператор снимал ручной камерой – потому что больше не покажет ни одна фантазия. Даже если Михалков снимет очередного Сибирского цирюльника –это будет ни больше, ни меньше, ни цветастее. Потому что в жизнь и в фантазии мы смотрим всегда через зрачок, который и в руках-то как камеру не подержишь.
Самое правдивое во всей Прогулке – тот аппендикс в Исакиевском, куда залезает главная героиня, сгибаясь в три погибели, чтобы сказать в телефон слова, которые никто больше не должен услышать. И откуда она вылезает, подвернув ногу.
Это и есть тот укромный угол наших фантазий, куда мы заползаем от действительности –лиц Тюниной с кроссвордом в руках - и Кутеповой с громкоговорителем - и Пирогова с баяном.
Не то, чтобы Прогулка что-то во мне изменила и не то чтобы я горела желанием посмотреть ее еще раз.
Просто как-то мне подумалось или –вернее -поверилось- что правда в этом случае - не то, что снял Учитель, написала Смирнова и сыграли Пегова, Баршак и Цыганов- а то, что Учитель попытался сказать. Вернее, то, что я себе выдумала из того, что он попытался. Точно также, как главная героиня. Только, возможно, с еще большей безнадежностью.
И в этом контексте финал фильма – самое то. Потому что – кутаясь в пелерины и плащи -и стараясь убежать от (за) своих фантазий – мы выбегаем в никуда. В действительность, которая только потому (ДТП) действительность, что нам не остается другого выбора.
Все остальное уже было пройдено (прожито) героями Полета над гнездом кукушки.